Записки ружейного охотника Оренбургской губернии(с - Страница 65

Уремы другого рода образуются по рекам, которых нельзя причислить к рекам средней величины, потому что они гораздо меньше, но в то же время быстры и многоводны; по рекам, протекающим не в бесплодных, песчаных, а в зеленых и цветущих берегах, по черноземному грунту, там редко встретишь вяз, дуб или осокорь, там растет березник, осинник и ольха; там, кроме черемухи и рябины, много всяких кустов: калины, жимолости, боярышника, тальника, смородины и других. Эти-то уремы особенно мне нравятся. Многие деревья и предпочтительно таловые кусты пронизаны, протканы и живописно обвиты до самого верха цепкими побегами дикого хмеля и обвешаны сначала его зелеными листьями, похожими на виноградные листья, а потом палевыми, золотыми шишками, похожими на виноградные кисти, внутри которых таятся мелкие, круглые, горькие на вкус, хмельные семена. Множество соловьев, варакушек и всяких певчих птичек живет в зеленых, густорастущих кустах такой уремы. Соловьи заглушают всех. День и ночь не умолкают их свисты и раскаты. Садится солнце, и ночники сменяют до утра усталых денных соловьев. Только там, при легком шуме бегущей реки, посреди цветущих и зеленеющих деревьев и кустов, теплом и благовонием дышащей ночи, имеют полный смысл и обаятельную силу соловьиные песни… но они болезненно действуют на душу, когда слышишь их на улице, в пыли и шуме экипажей, или в душной комнате, в говоре людских речей.

По небольшим рекам и речкам, особенно по низменной и болотистой почве, уремы состоят из одной ольхи и таловых кустов, по большей части сквозь проросших мелким камышом. Изредка кое-где торчат кривобокие березы, которые не боятся мокрых мест, равно как и сухих. Такие уремы бывают особенно густы, часты и болотисты, иногда имеют довольно маленьких озерков и представляют полное удобство к выводу детей для всей болотной и водяной дичи; всякие звери и зверьки находят в них также безопасное убежище.

И этот лес, так поверхностно, недостаточно мною описанный, эту красу земли, прохладу в зной, жилище зверей и птиц, лес, из которого мы строим дома и которым греемся в долгие жестокие зимы, — не бережем мы в высочайшей степени. Мы богаты лесами, но богатство вводит нас в мотовство, а с ним недалеко до бедности: срубить дерево без всякой причины у нас ничего не значит. Положим, что в настоящих лесных губерниях, при всем старании не так многочисленного их населения, лесу не выведут, но во многих других местах, где некогда росли леса, остались голые степи, и солома заменила дрова. То же может случиться и в Оренбургской губернии. Не говорю о том, что крестьяне вообще поступают безжалостно с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес; что у старых дерев обрубают на топливо одни сучья и вершину, а голые стволы оставляют сохнуть и гнить; что косят траву или пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости. Все это еще не в такой степени губительно, как выварка поташа и сиденье, или сидка, дегтя: для поташа пережигают в золу преимущественно ильму, липу и вяз, не щадя, впрочем, и других древесных пород, а для дегтя снимают бересту, то есть верхнюю кожу березы. Хотя эта съемка сначала кажется не так губительною, потому что береза гибнет не вдруг, а снятая осторожно, лет через десять наращает новую кожу, которую снимают вторично; но станут ли наемные работники осторожно бить бересту, то есть снимать с березы кожу? и притом ни одна, с величайшею осторожностью снятая береза не достигает уже полного развития: она хилеет постепенно и умирает, не дожив своего века.

Из всего растительного царства дерево более других представляет видимых явлений органической жизни и более возбуждает участия. Его огромный объем, его медленное возрастание, его долголетие, крепость и прочность древесного ствола, питательная сила его корней, всегда готовых к возрождению погибающих сучьев и к молодым побегам от погибшего уже пня, и, наконец, многосторонняя польза и красота его должны бы, кажется, внушать уважение и пощаду… но топор и пила промышленника не знают их, а временные выгоды увлекают и самих владельцев… Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!.. Многие десятки лет достигало оно полной силы и красоты и в несколько минут гибнет нередко от пустой прихоти человека.

1. ГЛУХОЙ ТЕТЕРЕВ, ГЛУХАРЬ, МОХОВИК

Глухой тетерев по его величине, малочисленности, осторожности и трудности добыванья беспрекословно может назваться первою лесною дичью. Он не отлетает на зиму; напротив, водится в изобилии в самых холодных местах Сибири. Имя глухаря дано ему не потому, что он глух, а потому, что водится в глухих, уединенных и крепких местах; точно так и последнее имя моховика происходит от моховых, лесных болот, в которых живут глухари. В молодости моей я еще встречал стариков охотников, которые думали, что глухие тетерева глухи, основываясь на том, что они не боятся шума и стука, особенно когда токуют. Мнение это совершенно ошибочно. Во-первых, птица вообще мало боится шума и стука, если не видит предмета, его производящего, во-вторых, токующий тетерев, особенно глухой, о чем я буду говорить ниже, не только ничего не слышит, но и не видит. Народ также думал, да и теперь думает, что глухарь глух. Это доказывает всем известная, укорительная поговорка, которою потчуют того, кто, будучи крепок на ухо или по рассеянности чего-нибудь не дослышал: «Эх ты, глухая тетеря». Глухарь, напротив, имеет необыкновенно тонкий слух, что знает всякий опытный охотник. В Оренбургской губернии глухие тетерева не так крупны. Я взвешивал многих глухих косачей (самцов): самый большой весил двенадцать с половиною фунтов, между тем как косач-моховик, например, около Петербурга (говорю слышанное), весит до семнадцати фунтов. Глухой косач не совсем похож на косача тетерева полевого, хотя они составляют одну породу, а курочки их пером совершенно сходны, с тою разницею, что глухарка красноватее и темные пестрины на ней чернее. Глухарь самец имеет на хвосте черные косицы (менее загнутые, чем у самца-полевика), почему и называется косачом; величиною он будет с молодого, годовалого, индейского петуха и похож на него своей фигурою. Если вытянуть глухого косача, то от клюва до конца хвостовых перьев будет полтора аршина. Впрочем, тело его занимает около двух четвертей длины, а в хвосте и шее с головой — по полуаршину. Клюв толстый, твердый, несколько погнутый книзу, бледно-зеленоватого костяного цвета, длиною почти в вершок. Глаза темные, брови широкие и красные, голова небольшая, шея довольно толстая; издали глухарь-косач покажется черным, но это несправедливо: его голова и шея покрыты очень темными, но в то же время узорно-серыми перышками; зоб отливает зеленым глянцем, хлупь испещрена белыми пятнами по черному полю, а спина и особенно верхняя сторона крыльев — по серому основанию имеют коричневые длинные пятна; нижние хвостовые перья — темные, с белыми крапинками на лицевой стороне, а верхние, от спины идущие, покороче и серые; подбой крыльев под плечными суставами ярко-белый с черными крапинами, а остальной — сизо-дымчатый; ноги покрыты мягкими, длинными, серо-пепельного цвета перышками и очень мохнаты до самых пальцев; пальцы же облечены какою-то скорлупообразною, светлою чешуйчатою бронею и оторочены кожаною твердою бахромою; ногти темные, большие и крепкие.